ГЛАВА
ЧЕТВЁРТАЯ
La morale est dans la nature des choses.
Necker.
1
В начале
жизни мною правил
Прелестный, хитрый,
слабый пол;
Тогда в закон
себе я ставил
Его единый
произвол.
Душа лишь только
разгоралась,
И сердцу женщина
являлась
Каким-то чистым
божеством.
Владея чувствами,
умом,
Она сияла
совершенством.
Пред ней я таял
в тишине:
Её любовь казалась
мне
Недосягаемым
блаженством.
Жить, умереть у
милых ног –
Иного я желать не
мог.
2
То вдруг её
я ненавидел,
И трепетал, и
слёзы лил,
С тоской и ужасом
в ней видел
Созданье злобных,
тайных сил;
Её пронзительные
взоры,
Улыбка, голос,
разговоры –
Всё было в ней
отравлено,
Изменой злой
напоено,
Всё в ней алкало
слёз и стона,
Питалось кровию
моей…
То вдруг я мрамор
видел в ней,
Перед мольбой
Пигмалиона,
Ещё холодный и
немой,
Но вскоре жаркий
и живой.
3
Словами
вещего поэта
Сказать и мне
позволено:
Темира, Дафна
и
Лилета
–
Как сон,
забыты мной давно.
Но есть одна меж
их толпою…
Я долго был
пленён одною –
Но был ли я
любим, и кем,
И где, и долго
ли?.. зачем
Вам это знать? Не
в этом дело!
Что было, то
прошло, то вздор;
А дело в том,
что с этих пор
Во мне уж сердце
охладело,
Закрылось для
любви оно,
И всё в нём
пусто и темно.
4
Признаться ль
вам, я наслажденье
В то время лишь
одно имел,
Мне было мило
ослепленье,
Об нём я после
пожалел.
Но я заманчивой
загадкой
Не долго мучился
украдкой…
И сами помогли
оне,
Шепнули сами
слово
мне,
Оно известно было
свету,
И даже никому
давно
Уж не казалось и
смешно.
Так разгадав
загадку эту,
Сказал я:
только-то, друзья.
Куда как
недогадлив я.
5
Дознался я,
что дамы сами,
Душевной тайне
изменя,
Не могут
надивиться нами,
Себя по совести
ценя.
Восторги наши
своенравны
Им очень кажутся
забавны;
И, право, с нашей
стороны
Мы непростительно
смешны.
Закабалясь
неосторожно,
Мы их любви в
награду ждём,
Любовь в безумии
зовём,
Как будто
требовать возможно
От мотыльков иль
от лилей
И чувств глубоких
и страстей!
6
Блажен, кто
делит наслажденье,
Умён, кто
чувствовал один,
И был невольного
влеченья
Самодовольный
властелин,
Кто принимал без
увлеченья
Не проявляя
сожаленья,
Когда крылатая
любовь
Небрежно
предавалась вновь.
Но жалок тот, кто
без искусства
Прелестной веруя
мечте,
Приносит в жертву
красоте
Души возвышенные
чувства;
Систематический
Фоблас,
Хоть поделом он
мучит вас.
7
Страстей
мятежные заботы
Прошли, не
возвратятся вновь!
Души бесчувственной
дремоты
Не возмутит уже
любовь.
Пустая красота
порока
Блестит и нравится
до срока.
Пора проступки
юных дней
Загладить жизнею
моей!
Молва, играя,
очернила
Мои начальные лета.
Ей подмогала
клевета
И дружбу только
что смешила,
Но, к счастью,
суд молвы слепой
Опровергается
порой!..
8
Чем меньше
женщину мы любим,
Тем легче нравимся
мы ей
И тем её вернее
губим
Средь
обольстительных сетей.
Разврат, бывало,
хладнокровный
Наукой славился
любовной,
Сам о себе везде
трубя
И наслаждаясь, не
любя.
Но эта важная
забава
Достойна старых
обезьян
Елизаветинских
времян:
Ловласов обветшала
слава
Со славой красных
каблуков
И величавых
париков.
9
Кому не
скучно лицемерить,
Различно повторять
одно,
Стараться важно в
том уверить,
В чём все уверены
давно,
Всё те же слышать
возраженья,
Уничтожать
предрассужденья,
Которых не было и
нет
У девочки в
тринадцать лет!
Кого не утомят
угрозы,
Моленья, клятвы,
мнимый страх,
Записки на шести
листах,
Обманы, сплетни,
кольца, слёзы,
Надзоры тёток,
матерей
И дружба тяжкая
мужей!
10
Так точно
думал мой Евгений.
Он в первой
юности своей
Был жертвой бурных
заблуждений
И необузданных
страстей.
Привычкой жизни
избалован,
Одним на время
очарован,
Разочарованный
другим,
Желаньем медленно
томим,
Томим и ветреным
успехом,
Внимая в шуме и
тиши
Роптанье вечное
души,
Зевоту подавляя
смехом:
Вот как убил он
восемь лет,
Утратя жизни
лучший цвет.
11
В красавиц
он уж не влюблялся,
А волочился
как-нибудь;
Откажут – мигом
утешался;
Изменят – рад был
отдохнуть.
Он их искал без
упоенья,
А оставлял без
сожаленья,
Чуть помня их
любовь и злость.
Так точно
равнодушный гость
На
вист
вечерний приезжает,
Садится; кончилась
игра:
Он уезжает со
двора,
Спокойно дома
засыпает
И сам не знает
поутру,
Куда поедет
ввечеру.
12
Но, получив
посланье Тани,
Онегин живо тронут
был;
Язык девических
мечтаний
В нём думы роем
возмутил;
И вспомнил он
Татьяны милой
И бледный цвет, и
вид унылый;
И в сладостный,
безгрешный сон
Душою погрузился
он.
Быть может,
чувствий пыл старинный
Им на минуту
овладел;
Но обмануть он не
хотел
Доверчивость души
невинной.
Теперь мы в сад
перелетим,
Где встретилась
Татьяна с ним.
13
Минуты две
они молчали,
Но к ней Онегин
подошёл
И молвил: «Вы ко
мне писали,
Не отпирайтесь. Я
прочёл
Души доверчивой
признанья,
Любви невинной
излиянья;
Мне ваша
искренность мила;
Она в волненье
привела
Давно умолкнувшие
чувства;
Но вас хвалить я
не хочу;
Я за неё вам
отплачу
Признаньем также
без искусства;
Примите исповедь
мою:
Себя на суд вам
отдаю.
14
«Когда бы
жизнь домашним кругом
Я ограничить
захотел;
Когда б мне быть
отцом, супругом
Приятный жребий
повелел;
Когда б
семейственной картиной
Пленился я хоть
миг единый, –
То, верно б,
кроме вас одной
Невесты не искал
иной.
Скажу без блёсток
мадригальных:
Нашед
мой прежний идеал,
Я, верно б, вас
одну избрал
В подруги дней
моих печальных,
Всего прекрасного
в залог.
И был бы
счастлив… сколько мог!
15
«Но я не
создан для блаженства;
Ему чужда душа
моя;
Напрасны ваши
совершенства:
Их вовсе не
достоин я.
Поверьте (совесть
в том порукой),
Супружество нам
будет мукой,
Я, сколько ни
любил бы вас,
Привыкнув. Разлюблю
тотчас;
Начнёте плакать:
ваши слёзы
Не тронут сердца
моего,
А будут лишь
бесить его.
Судите ж вы,
какие розы
Нам заготовит
Гименей
И, может быть, на
много дней.
16
«Что может
быть на свете хуже
Семьи, где бедная
жена
Грустит о
недостойном муже
И днём, и вечером
одна;
Где скучный муж,
ей цену зная
(Судьбу однако ж
проклиная),
Всегда нахмурен,
молчалив,
Сердит и
холодно-ревнив!
Таков я. И того
ль искали
Вы чистой,
пламенной душой,
Когда с такою
простотой,
С таким умом ко
мне писали?
Ужели жребий вам
такой
Назначен строгою
судьбой?
17
«Мечтам и
годам нет возврата;
Не обновлю души
моей…
Я вас люблю
любовью брата
И, может быть,
ещё нежней.
Послушайте меня
без гнева:
Сменит не раз
младая дева
Мечтами лёгкие
мечты;
Так деревцо свои
листы
Меняет каждою
весною.
Так, видно, небом
суждено.
Полюбите вы снова:
но…
Учитесь властвовать
собою;
Не всякий вас,
как я, поймёт;
К беде неопытность
ведёт».
18
Так
проповедовал Евгений.
Сквозь слёз не
видя ничего,
Едва дыша, без
возражений,
Татьяна слушала
его.
Он подал руку ей.
Печально
(Как говорится,
машинально)
Татьяна молча
оперлась,
Головкой томною
склонясь;
Пошли домой вкруг
огорода;
Явились вместе, и
никто
Не вздумал им
пенять на то:
Имеет сельская
свобода
Свои счастливые
права,
Как и надменная
Москва.
19
Но ты –
губерния Псковская,
Теплица юных лет
моих,
Что может быть,
страна глухая,
Несносней
барышен
твоих?
Меж
ими
нет – замечу кстати –
Ни тонкой
вежливости знати,
Ни ветрености
милых шлюх.
Я, уважая русский
дух,
Простил бы им их
сплетни, чванство,
Фамильных шуток
остроту,
Пороки
зуб,
нечистоту,
И непристойность и
жеманство,
Но как простить
им модный бред
И неуклюжий этикет?
20
Вы
согласитесь, мой читатель,
Что очень мило
поступил
С печальной Таней
наш приятель;
Не в первый раз
он тут явил
Души прямое
благородство,
Хотя людей
недоброхотство
В нём не щадило
ничего:
Враги его, друзья
его
(Что, может быть,
одно и то же)
Его честили так и
сяк.
Врагов имеет в
мире всяк,
Но от друзей
спаси нас, Боже!
Уж эти мне
друзья, друзья!
Об них не даром
вспомнил я.
21
А что? Да
так. Я усыпляю
Пустые, чёрные
мечты;
Я только
в скобках
замечаю,
Что нет презренной
клеветы,
На чердаке вралём
рождённой
И светской чернью
ободрённой,
Что нет нелепицы
такой,
Ни эпиграммы
площадной,
Которой бы ваш
друг с улыбкой,
В кругу порядочных
людей,
Без всякой злобы
и затей,
Не повторил сто
крат ошибкой;
А впрочем, он за
вас горой:
Он так вас любит…
как родной!
22
Гм! Гм!
Читатель благородный,
Здорова ль ваша
вся родня?
Позвольте: может
быть угодно
Теперь узнать вам
от меня,
Что значит именно
родные.
Родные люди вот
какие:
Мы их обязаны
ласкать,
Любить, душевно
уважать
И, по обычаю
народа,
О Рождестве их
навещать
Или по почте
поздравлять,
Чтоб остальное
время года
Не думали о нас
они…
Итак, дай Бог им
долги дни!
23
Зато любовь
красавиц нежных
Надёжней дружбы и
родства:
Над нею и средь
бурь мятежных
Вы сохраняете
права.
Конечно так. Но
вихорь моды,
Но своенравие
природы,
Но мненья
светского поток…
А милый пол, как
пух, легок.
К тому ж и
мнения супруга
Для добродетельной
жены
Всегда почтенны
быть должны;
Так ваша верная
подруга
Бывает в миг
увлечена:
Любовью шутит
сатана.
24
Кого ж
любить? Кому же верить?
Кто не изменит
нам один?
Кто все дела, все
речи мерит
Услужливо на наш
аршин?
Кто клеветы про
нас не сеет?
Кто нас заботливо
лелеет?
Кому порок наш не
беда?
Кто не изменит
никогда?
Призрака суетный
искатель,
Трудов напрасно не
губя
Любите самого себя
Достопочтенный мой
читатель!
Предмет достойный:
ничего
Любезней, верно,
нет его.
25
Что было
следствием свиданья?
Увы, не трудно
угадать!
Любви безумные
страданья
Не перестали
волновать
Младой души,
печали жадной;
Нет, пуще страстью
безотрадной
Татьяна бедная
горит;
Её постели сон
бежит;
Здоровье, жизни
цвет и сладость,
Улыбка, девственный
покой,
Пропало всё, что
звук пустой,
И меркнет милой
Тани младость:
Так одевает бури
тень
Едва рождающийся
день.
26
Увы, Татьяна
увядает,
Бледнеет, гаснет и
молчит!
Ничто её не
занимает,
Её души не
шевелит.
Качая важно
головою,
Соседи шепчут меж
собою:
Пора, пора бы
замуж ей!..
Уж верно б стала
веселей.
Всех кандидатов
перебрали,
По пальцам даже
перечли,
Там до Онегина
дошли
И после долго
разбирали
И предрекали уж
развод
В полгода, много,
через год.
27
Не в первый
раз моей Татьяне
Уж назначали
женихов,
Семейство Лариных
заране
Поздравить всякий
был готов.
Руки иные в самом
деле
Её искали, но
доселе
Она отказывала
всем.
Старушка-мать
гордилась тем.
Но полно, ждёт
воображенье
Картины счастливой
любви.
Невольно, милые
мои,
Меня стесняет
сожаленье.
Простите мне, я
так люблю
Татьяну милую мою!
28
Час от часу
пленённый боле
Красами Ольги
молодой,
Владимир сладостной
неволе
Предался полною
душой.
Он вечно с ней.
В её покое
Они сидят в
потёмках двое;
Они в саду, рука
с рукой,
Гуляют утренней
порой;
И что ж? любовью
упоенный,
В смятенье нежного
стыда,
Он только смеет
иногда,
Улыбкой Ольги
ободренный,
Развитым локоном
играть
Иль край одежды
целовать.
29
Он иногда
читает Оле
Нравоучительный
роман,
В котором автор
знает боле
Природу, чем
Шатобриан,
А, между тем,
две-три страницы
(Пустые бредни,
небылицы,
Опасные для сердца
дев)
Он пропускает,
покраснев.
Уединясь
от всех далёко,
Они над шахматной
доской,
На стол
облокотясь,
порой,
Сидят, задумавшись
глубоко.
И Ленский пешкою
ладью
Берёт в рассеянье
свою.
30
Поедет ли
домой, и дома
Он занят Ольгою
своей.
Летучие листки
альбома
Прилежно украшает
ей:
То в них рисует
сельски виды,
Надгробный камень,
храм Киприды,
Или на лире
голубка
Пером и красками
слегка;
То на листках
воспоминанья
Пониже подписи
других
Он оставляет
нежный стих,
Безмолвный памятник
мечтанья,
Мгновенной думы
долгий след,
Всё тот же после
многих лет.
31
Конечно, вы
не раз видали
Уездной барышни
альбом,
Что все подружки
измарали
С конца, с начала
и кругом.
Сюда, назло
правописанью,
Стихи без меры,
по преданью
В знак дружбы
верной внесены,
Уменьшены,
продолжены.
На первом листике
встречаешь
Qu'ecrirez-vous sur ces tablettes;
И
подпись:
t. a. v.
Annette;
А на последнем
прочитаешь:
«Кто любит
более тебя,
Пусть
пишет далее меня».
32
Тут
непременно вы найдёте
Два сердца, факел
и цветки;
Тут верно клятвы
вы прочтёте
В любви до гробовой
доски;
Какой-нибудь
пиит
армейский
Тут подмахнул
стишок злодейский.
В такой альбом,
мои друзья,
Признаться, рад
писать и я,
Уверен
будучи душою,
Что всякий мой
усердный вздор
Заслужит
благосклонный взор,
И что потом с
улыбкой злою
Не станут важно
разбирать,
Остро иль нет я
мог соврать.
33
Но вы,
разрозненные
томы
Из библиотеки
чертей,
Великолепные
альбомы,
Мученье модных
рифмачей,
Вы, украшенные
проворно
Толстого кистью
чудотворной
Иль Баратынского
пером,
Пускай сожжет вас
Божий гром!
Когда блистательная
дама
Мне свой
in-quarto
подаёт,
И дрожь, и злость
меня берёт,
И шевелится
эпиграмма
Во глубине моей
души,
А мадригалы им
пиши!
34
Не мадригалы
Ленский пишет
В альбоме Ольги
молодой;
Его перо любовью
дышит,
Не хладной блещет
остротой;
Что ни заметит,
ни услышит
Об Ольге, он про
то и пишет:
И, полны истины
живой,
Текут элегии рекой.
Так ты, Языков
вдохновенный,
В порывах сердца
своего,
Поёшь, Бог ведает,
кого,
И свод элегий
драгоценный
Представит некогда
тебе
Всю повесть о
твоей судьбе.
35
Но тише! Слышишь? Критик
строгий
Повелевает сбросить нам
Элегии венок убогий
И нашей братье, рифмачам
Кричит: «Да перестаньте плакать,
И всё одно и то же квакать,
Жалеть о прежнем, о былом:
Довольно, пойте о
другом!»
– Ты прав, и, верно, нам укажешь
Трубу, личину
и
кинжал,
И мыслей мёртвый капитал
Отвсюду воскресить прикажешь:
Не так ли, друг? – Ничуть. Куда!
«Пишите оды, господа,
36
Как их
писали в мощны годы,
Как было встарь
заведено…»
– Одни
торжественные оды!
И, полно, друг; не
всё ль равно?
Припомни, что
сказал сатирик!
«Чужого толка»
хитрый лирик
Ужели для тебя
сносней
Унылых наших
рифмачей? –
«Но всё в элегии
ничтожно;
Пустая цель её
жалка;
Меж тем, цель оды
высока
И благородна…» Тут
бы можно
Поспорить нам, но
я молчу:
Два века ссорить
не хочу.
37
Поклонник
славы и свободы,
В волненьи бурных
дум своих,
Владимир и писал
бы оды,
Да Ольга не
читала их.
Случалось ли
поэтам слёзным
Читать в глаза
своим любезным
Свои творенья?
Говорят,
Что в мире выше
нет наград,
И впрямь, блажен
любовник скромный,
Читающий мечты свои
Предмету песен и
любви,
Красавице
приятно-томной!
Блажен… хоть,
может быть, она
Совсем иным
развлечена.
38
Но я плоды
моих мечтаний
И гармонических
затей
Читаю только
старой няне,
Подруге юности
моей,
Да после скучного
обеда
Ко мне забредшего
соседа,
Поймав нежданно за
полу,
Душу трагедией в
углу,
Или (но это кроме
шуток),
Тоской и рифмами
томим,
Бродя над озером
моим,
Пугаю стадо диких
уток:
Вняв пенью
сладкозвучных строф,
Они слетают с
берегов.
39
Уж их далече
взор мой ищет…
А лесом кравшийся
стрелок
Поэзию клянёт и
свищет,
Спуская бережно
курок.
У всякого своя
охота,
Своя любимая
забота:
Кто целит в уток
из ружья,
Кто эпиграммами,
как я,
Стреляет в куликов
журнальных,
Кто правит в
замыслах толпой,
Кто забавляется
войной,
Кто в чувствах
нежится печальных,
Кто занимается
вином:
И благо смешано
со злом.
40
А что ж
Онегин? Кстати, братья!
Терпенья вашего
прошу:
Его вседневные
занятья
Я вам подробно
опишу.
Онегин жил
анахоретом;
В седьмом часу
вставал он летом
И отправлялся
налегке
К бегущей под
горой реке;
Певцу Гюльнары
подражая
Сей Геллеспонт
переплывал,
Потом свой кофе
выпивал,
Плохой журнал
перебирая,
И одевался – только
вряд
Вы носите ль
такой наряд.
41
Носил он
русскую рубашку,
Платок шелковый
кушаком,
Армяк татарский
нараспашку
И шляпу с
кровлею, как дом
Подвижный. Сим
убором чудным,
Безнравственным
и
безрассудным,
Была весьма
огорчена
Псковская дама Дурина,
А с ней
Мизинчиков. Евгений,
Быть может, толки
презирал,
А вероятно их не
знал,
Но всё ж своих
обыкновений
Не изменил в
угоду им,
За что был
ближним нестерпим.
42
Прогулки,
чтенье, сон глубокий,
Лесная тень,
журчанье струй,
Порой белянки
черноокой
Младой и свежий
поцелуй,
Узде послушный
конь ретивый,
Обед довольно
прихотливый,
Бутылка белого
вина,
Уединенье, тишина:
Вот жизнь Онегина
святая;
И нечувствительно
он ей
Предался, красных
летних дней
В беспечной неге
не считая,
Забыв и город, и
друзей,
И скуку
праздничных затей.
43
Но наше
северное лето,
Карикатура южных
зим,
Мелькнёт и нет:
известно это,
Хоть мы признаться
не хотим.
Уж небо осенью
дышало,
Уж реже солнышко
блистало,
Короче становился
день,
Лесов таинственная
сень
С печальным шумом
обнажалась,
Ложился на поля
туман,
Гусей крикливых
караван
Тянулся к югу:
приближалась
Довольно скучная
пора;
Стоял ноябрь уж у
двора.
44
Встаёт заря
во мгле холодной;
На нивах шум
работ умолк;
С своей волчихою
голодной
Выходит на охоту
волк;
Его почуя, конь
дорожный
Храпит – и путник
осторожный
Несётся в гору во
весь дух;
На утренней заре
пастух
Не гонит уж коров
из хлева,
И в час
полуденный в кружок
Их не зовёт его
рожок;
В избушке,
распевая, дева[27]
Прядёт, и зимних
друг ночей,
Трещит лучинка
перед ней.
45
И вот уже
трещат морозы
И серебрятся средь
полей…
(Читатель ждёт уж
рифмы розы;
На, вот возьми её
скорей!)
Опрятней модного
паркета
Блистает речка,
льдом одета.
Мальчишек радостный
народ
Коньками звучно
режет лёд[28];
На красных лапках
гусь тяжёлый,
Задумав плыть по
лону вод,
Ступает бережно на
лёд,
Скользит и падает;
весёлый
Мелькает, вьётся
первый снег,
Звездами падая на
брег.
46
В глуши что
делать в эту пору?
Гулять? Деревня
той порой
Невольно докучает
взору
Однообразной
наготой.
Скакать верхом в
степи суровой?
Но конь,
притупленной подковой
Неверный зацепляя
лёд,
Того и жди, что
упадёт.
Сиди под кровлею
пустынной,
Читай: вот Прадт,
вот
Walter Scott.
Не хочешь? –
поверяй расход,
Сердись иль пей,
и вечер длинный
Кой-как пройдёт, а
завтра то ж,
И славно зиму
проведёшь.
47
Прямым Онегин
Чильд Гарольдом
Вдался в
задумчивую лень:
Со сна садился в
ванну со льдом,
И после, дома
целый день,
Один, в расчёты
погружённый,
Тупым киём
вооружённый,
Он на бильярде в
два шара
Играет с самого
утра.
Настанет вечер
деревенский:
Бильярд оставлен,
кий забыт,
Перед камином стол
накрыт,
Евгений ждёт: вот
едет Ленский
На тройке чалых
лошадей;
Давай обедать
поскорей!
48
Вдовы Клико
или Моэта
Благословенное вино
В бутылке мёрзлой
для поэта
На стол тотчас
принесено.
Оно сверкает
Ипокреной[29];
Оно своей игрой и
пеной
(Подобием того-сего)
Меня пленяло: за
него
Последний бедный
лепт, бывало,
Давал я. Помните
ль, друзья?
Его волшебная струя
Рождала глупостей
не мало,
А сколько шуток и
стихов,
И споров, и
весёлых снов!
49
Но изменяет
пеной шумной
Оно желудку моему,
И я
Бордо
благоразумный
Уж нынче предпочёл
ему.
К
Аи
я больше не способен;
Аи
любовнице подобен
Блестящей,
ветреной, живой,
И своенравной, и
пустой…
Но ты, Бордо,
подобен другу,
Который, в горе и
в беде,
Товарищ завсегда,
везде,
Готов нам оказать
услугу
Иль тихий
разделить досуг.
Да здравствует
Бордо,
наш друг!
50
Огонь потух;
едва золою
Подёрнут уголь
золотой;
Едва заметною
струёю
Виется пар, и
теплотой
Камин чуть дышит.
Дым из трубок
В трубу уходит.
Светлый кубок
Ещё шипит среди
стола.
Вечерняя находит
мгла…
(Люблю я дружеские
враки
И дружеский бокал
вина
Порою той, что
названа
Пора меж волка и
собаки,
А почему, не вижу
я.)
Теперь беседуют
друзья:
51
«Ну, что
соседки? Что Татьяна?
Что Ольга резвая
твоя?»
– Налей ещё мне
полстакана…
Довольно, милый…
Вся семья
Здорова; кланяться
велели.
Ах, милый, как
похорошели
У Ольги плечи,
что за грудь!
Что за душа!..
Когда-нибудь
Заедем к ним; ты
их обяжешь;
А то, мой друг,
суди ты сам:
Два раза заглянул,
а там
Уж к ним и носу
не покажешь.
Да вот… какой же
я болван!
Ты к ним на той
неделе зван. –
52
«Я?» – Да,
Татьяны именины
В субботу. Оленька
и мать
Велели звать, и
нет причины
Тебе на зов не
приезжать. –
«Но куча будет
там народу
И всякого такого
сброду…»
– И, никого,
уверен я!
Кто будет там?
своя семья.
Поедем, сделай
одолженье!
Ну что ж? –
«Согласен». – Как ты мил! –
При сих словах он
осушил
Стакан, соседке
приношенье,
Потом разговорился
вновь
Про Ольгу: такова
любовь!
53
Он весел
был. Чрез две недели
Назначен был
счастливый срок.
И тайна брачныя
постели
И сладостный любви
венок
Его восторгов
ожидали.
Гимена хлопоты,
печали,
Зевоты хладная
чреда
Ему не снились
никогда.
Меж тем как мы,
враги Гимена,
В домашней жизни
зрим один
Ряд утомительных
картин,
Роман во вкусе
Лафонтена…[30]
Мой бедный
Ленский, сердцем он
Для оной жизни
был рождён.
54
Он был
любим… по крайней мере
Так думал он, и
был счастлив.
Стократ блажен,
кто предан вере,
Кто, хладный ум
угомонив,
Покоится в
сердечной неге,
Как пьяный путник
на ночлеге,
Или, нежней, как
мотылёк,
В весенний
впившийся цветок;
Но жалок тот, кто
всё предвидит,
Чья не кружится
голова,
Кто все движенья,
все слова
В их переводе
ненавидит,
Чьё сердце опыт
остудил
И забываться
запретил!
54 – 11
