ГЛАВА
ВОСЬМАЯ
Хотел
объехать целый свет,
А не объехал сотой доли.
Грибоедов.
1
В мои осенние
досуги,
В те дни, как любо
мне писать,
Вы мне советуете,
други,
Рассказ забытый
продолжать.
Вы говорите
справедливо,
Что странно, даже
неучтиво
Роман, не
конча, перервать,
Отдав уже его в
печать,
Что должно своего
героя
Как бы то ни было
женить,
По крайней мере,
уморить,
И лица прочие
пристроя,
Отдав им дружеский
поклон,
Из лабиринта вывесть
вон.
2
Вы говорите:
«Слава Богу,
Покамест твой Онегин
жив,
Роман не кончен –
понемногу
Иди вперёд; не будь
ленив.
Со славы,
вняв её призванью,
Сбирай оброк хвалой и
бранью –
Рисуй и франтов
городских
И милых барышень
своих,
Войну и бал, дворец
и хату,
Чердак, и келью, и
харем
И с нашей публики
меж тем
Бери умеренную плату,
За книжку по пяти
рублей –
Налог не тягостный,
ей-ей».
3
В сраженье
смелым быть похвально,
Но кто не смел в
наш храбрый век?
Всё дерзко бьётся,
лжёт нахально;
Герой, будь прежде
человек.
Чувствительность бывала
в моде
И в нашей северной
природе.
Когда горящая картечь
Главу сорвёт у друга
с плеч,
Плачь, воин, не
стыдись, плачь вольно:
И Кесарь слёзы
проливал.
Когда он друга смерть
узнал,
И сам был ранен
очень больно
(Не помню где, не
помню как);
Он был, конечно, не
дурак.
4
Но плакать и
без раны можно
О друге, если был он
мил,
Нас не дразнил
неосторожно
И нашим прихотям
служил.
Но если жница роковая,
Окровавленная, слепая,
В огне, в дыму – в
глазах отца
Сразит залётного
птенца!
О страх! о горькое
мгновенье!
О Строганов, когда
твой сын
Упал, сражён, и ты
один,
Забыл ты славу и
сраженье.
И предал славе ты
чужой
Успех, ободренный
тобой.
5
Блажен,
кто
смолоду был молод,
Блажен,
кто вовремя созрел,
Кто постепенно жизни
холод
С летами вытерпеть
умел;
Кто странным снам не
предавался,
Кто черни светской не
чуждался,
Кто в двадцать лет
был франт иль хват.
А в тридцать выгодно
женат;
Кто в пятьдесят
освободился
От частных и других
долгов.
Кто славы,
денег
и чинов
Спокойно в очередь
добился,
О ком твердили целый
век:
NN прекрасный человек.
6
Блажен,
кто
понял голос строгой
Необходимости земной,
Кто в жизни шёл
большой дорогой,
Большой дорогой
столбовой, –
Кто цель имел и к
ней стремился,
Кто знал, зачем он в
свет явился
И богу душу передал,
Как откупщик иль
генерал.
«Мы рождены, – сказал
Сенека, –
Для пользы ближних и
своей» –
(Нельзя быть проще и
ясней),
Но тяжело,
прожив
полвека,
В минувшем видеть
только след
Утраченных бесплодных
лет…
7
Но грустно думать, что
напрасно
Была нам молодость
дана,
Что изменяли ей
всечасно,
Что обманула нас она;
Что наши лучшие
желанья,
Что наши свежие
мечтанья
Истлели быстрой
чередой,
Как листья осенью
гнилой.
Несносно видеть пред
собою
Одних обедов длинный
ряд,
Глядеть на жизнь,
как на обряд,
И вслед за чинною
толпою
Идти,
не
разделяя с ней
Ни общих мнений,
ни страстей.
8
Предметом став суждений шумных,
Несносно (согласитесь
в том)
Между людей
благоразумных
Прослыть притворным
чудаком,
Или печальным
сумасбродом,
Иль сатаническим
уродом,
Иль даже Демоном моим.
Онегин (вновь займуся
им),
Убив на поединке
друга,
Дожив без цели,
без трудов
До двадцати шести
годов,
Томясь в бездействии
досуга
Без службы,
без
жены, без дел,
Ничем заняться не
умел.
9
Зачем же так неблагосклонно
Вы отзываетесь о нём?
За то ль,
что
мы неугомонно
Хлопочем,
судим
обо всём,
Что пылких душ
неосторожность
Самодовольную
ничтожность
Иль оскорбляет,
иль
смешит,
Что ум,
любя
простор, теснит,
Что слишком часто
разговоры
Принять мы рады за
дела,
Что глупость ветрена
и зла,
Что важным людям
важны вздоры,
И что посредственность
одна
Нам по плечу и не
странна?
10
Наскуча или слыть Мельмотом
Иль маской щеголять
иной,
Проснулся раз он
патриотом
Дождливой,
скучною
порой.
Россия,
господа,
мгновенно
Ему понравилась
отменно.
И решено:
уж
он влюблён,
Уж Русью только
бредит он,
Уж он Европу ненавидит
С её политикой сухой,
С её развратной
суетой.
Онегин едет;
он
увидит
Святую Русь:
её
поля,
Пустыни,
грады
и моря.
11
Он
собрался
– и, слава Богу,
Июля третьего числа
Коляска лёгкая в
дорогу
Его по почте понесла.
Среди равнины полудикой
Он видит Новгород
Великий.
Смирились площади –
средь них
Мятежный колокол утих,
Но бродят тени
великанов:
Завоеватель скандинав,
Законодатель Ярослав
С четою грозных
Иоанов,
И вкруг поникнувших
церквей
Кипит народ минувших
дней.
12
Сверкнув, как
грозная комета
На небосклоне юных
дев,
Сразив несчастного
поэта,
Расстаться с прошлым
захотев,
Евгений наш без цели
скачет,
А вспомнив сёстер,
чуть не плачет:
–
Ах, что-то делают они? –
А ямщику одно: – Гони!
–
Уж позади Велики Луки,
Тороп, Нелидово и
Ржев.
Сознаньем как бы
опустев,
Устав терпеть душевны
муки,
Глубоким сном забылся
он.
Церквей московских
перезвон
13
Его поутру пробуждает,
В лицо ему заря
горит,
На куполах златых
играет
И душу томную живит.
–
Как славно рассудили боги:
Нейдут ли все в Москву дороги!
Вези, где неплохой уют
И
щи густые подают. –
Ямщик понятливо
скривился,
На облучке слегка
привстал,
Коней нещадно обругал,
И по Тверской в галоп
пустился.
Остановились у ворот,
А их уже прикащик
ждёт.
14
Москва Онегина
встречает
Своей спесивой суетой,
Своими девами
прельщает,
Стерляжьей потчует
ухой.
В палате Английского
клоба
(Народных заседаний
проба),
Безмолвно в думу
погружён,
О кашах пренья слышит
он.
Замечен он. Об нём
толкует
Разноречивая молва,
Им занимается Москва,
Его шпионом именует,
Слагает в честь его
стихи
И производит в
женихи.
15
Онегин из Москвы
на Волгу
В кибитке полетел
своей.
Нигде не застревал
подолгу:
Ночлег, замена лошадей.
Тут у привязчивых
крестьянок
Берёт три связки он
баранок,
Здесь покупает туфли,
там
По гордым волжским
берегам
Он скачет сонный.
Кони мчатся
То по горам, то
вдоль реки,
Мелькают вёрсты, ямщики
Поют, и свищут, и
бранятся.
В пути встречает он
рассвет,
Ночлег, когда уж
солнца нет.
16
Тоска, тоска!
Он в Нижний хочет,
В отчизну Минина.
Пред ним
Макарьев суетно
хлопочет,
Кипит обилием своим.
Сюда жемчуг привёз
индеец,
Поддельны вина
европеец,
Табун бракованных коней
Пригнал заводчик из
степей,
Игрок привёз свои
колоды
И горсть услужливых
костей,
Помещик – спелых
дочерей,
А дочки – прошлогодни
моды.
Всяк суетится, лжёт
за двух
И всюду меркантильный
дух.
17
Тоска! Евгений
ждёт погоды.
Уж Волга,
рек,
озёр краса,
Его зовёт на
пышны воды,
Под полотняны паруса.
Взманить охотника не
трудно:
Наняв купеческое судно,
Поплыл он быстро вниз
реки.
Надулась Волга;
бурлаки,
Опёршись на багры
стальные,
Унывным
голосом поют
Про тот разбойничий
приют,
Про те разъезды
удалые,
Как Стенька Разин в
старину
Кровавил волжскую
волну.
18
Поют про тех
гостей незваных,
Что жгли да резали.
Но вот
Среди степей своих
песчаных
На берегу солёных вод
Торговый Астрахань
открылся.
Онегин только углубился
В воспоминанья прошлых
дней,
Как жар полуденных
лучей
И комаров нахальных
тучи,
Пища, жужжа со всех
сторон,
Его встречают, – и,
взбешён,
Каспийских вод брега
сыпучи
Он оставляет тот же
час.
Тоска! – он едет на
Кавказ.
19
Он видит:
Терек своенравный
Крутые роет берега;
Пред ним парит орёл
державный,
Стоит олень, склонив
рога;
Верблюд лежит в тени
утёса,
В лугах несётся конь
черкеса,
И вкруг кочующих
шатров
Пасутся овцы калмыков,
Вдали – кавказские
громады.
К ним путь открыт.
Пробилась брань
За их естественную
грань,
Чрез их опасные
преграды;
Брега Арагвы и Куры
Узрели русские шатры.
20
Вослед за пушкою
степною,
Конвоем сильным
окружён,
Любуясь дикою красою,
В преддверье гор
вступает он.
Вдоль скал прямых
потоки хлещут,
Обвалы сыплются и
блещут,
Меж гор, меж двух
высоких стен
Идёт ущелие; стеснен
Опасный путь всё
уже,
уже;
Вверху чуть видны
небеса;
Природы мрачная краса
Везде являет дикость
ту же.
Хвала тебе, седой
Кавказ,
Онегин тронут в
первый раз.
21
Во время оное
былое!..
В те дни!..
ты знал меня, Кавказ;
В своё святилище
глухое
Ты принимал меня не
раз.
В тебя влюблён я был
безумно.
Меня приветствовал ты
шумно
Могучим гласом бурь
своих.
Я слышал рёв ручьёв
твоих,
И снеговых обвалов
грохот,
И клик орлов, и
пенье дев,
И Терека свирепый рев,
И эха дальнозвучный
хохот,
И зрел я, слабый
твой певец,
Казбека царственный
венец.
22
Уже пустыни
сторож вечный,
Стеснённый холмами
вокруг,
Стоит Бешту
остроконечный
И зеленеющий Машук,
Машук, податель струй
целебных;
Вокруг ручьёв его
волшебных
Больных теснится
бледный рой;
Кто жертва чести
боевой,
Кто почечуя, кто
Киприды;
Страдалец мыслит жизни
нить
В волнах чудесных
укрепить,
Кокетка злых годов
обиды
На дне оставить, а
старик
Помолодеть – хотя на
миг.
23
Питая горьки
размышленья,
Среди печальной их
семьи,
Онегин взором сожаленья
Глядит на дымные струи
И мыслит, грустью
отуманен:
«Зачем я пулей в
грудь не ранен?
Зачем не хилый я
старик,
Как этот бедный
откупщик?
Зачем,
как тульский заседатель,
Я не лежу в параличе?
Зачем не чувствую в
плече
Хоть ревматизма? – ах,
создатель!
И я б, как эти
господа,
Надежду мог иметь
тогда.
24
«Блажен, кто
стар! блажен, кто болен,
Над кем лежит судьбы
рука!
Но я здоров, я
молод, волен.
Чего мне ждать?
тоска! тоска!..»
Простите, снежных гор
вершины,
И вы, кубанские
равнины;
Он едет к берегам
иным,
Он прибыл из Тамани
в Крым.
Воображенью край
священный:
С Атридом спорил там
Пилад,
Там закололся Митридат,
Там пел изгнанник
вдохновенный
И посреди прибрежных
скал
Свою Литву воспоминал.
25
Прекрасны вы,
брега Тавриды,
Когда вас видишь с
корабля
При свете утренней
Киприды,
Как вас впервой
увидел я;
Вы мне предстали в
блеске брачном:
На небе синем и
прозрачном
Сияли груды ваших гор,
Долин, деревьев, сёл
узор
Разостлан был передо
мною.
А там, меж хижинок
татар…
Какой во мне
проснулся жар!
Какой волшебною тоскою
Стеснялась пламенная
грудь!
Но, муза! прошлое
забудь.
26
Какие б
чувства ни таились
Тогда во мне – теперь
их нет:
Они прошли иль
изменились…
Мир вам, тревоги
прошлых лет!
В ту пору мне
казались нужны
Пустыни, волн края
жемчужны,
И моря шум, и груды
скал,
И гордой девы идеал,
И безымянные страданья…
Другие дни, другие
сны;
Смирились вы, моей
весны
Высокопарные мечтанья,
И в поэтический бокал
Воды я много
подмешал.
27
Иные нужны
мне картины:
Люблю песчаный косогор,
Перед избушкой две
рябины,
Калитку, сломанный
забор,
На небе серенькие
тучи,
Перед гумном соломы
кучи
Да пруд под сенью ив
густых,
Раздолье уток молодых;
Теперь мила мне
балалайка
Да пьяный топот
трепака
Перед порогом кабака.
Мой идеал теперь –
хозяйка,
Мои желания – покой,
Да щей горшок,
да сам большой.
28
Порой
дождливою намедни
Я, завернув на
скотный двор…
Тьфу! прозаические
бредни,
Фламандской школы
пёстрый сор!
Таков ли был я,
расцветая?
Скажи, фонтан
Бахчисарая!
Такие ль мысли мне
на ум
Навёл твой бесконечный
шум,
Когда безмолвный пред
тобою
Зарему я воображал
Средь пышных,
опустелых зал.
Спустя три года,
вслед за мною,
Скитаясь в той же
стороне,
Онегин вспомнил обо
мне.
29
Я жил тогда
в Одессе пыльной…
Там долго ясны небеса,
Там хлопотливо торг
обильный
Свои подъемлет паруса;
Там всё Европой
дышит, веет,
Всё блещет югом и
пестреет
Разнообразностью живой.
Язык Италии златой
Звучит по улице
весёлой,
Где ходит гордый
славянин,
Француз, испанец,
армянин,
И грек, и молдаван
тяжёлый,
И сын египетской
земли,
Корсар в отставке,
Морали.
30
Одессу
звучными стихами
Наш друг Туманский
описал,
Но он пристрастными
глазами
В то время на неё
взирал.
Приехав, он прямым
поэтом
Пошёл бродить с своим
лорнетом
Один над морем – и
потом
Очаровательным пером
Сады одесские
прославил.
Всё хорошо, но дело
в том,
Что степь нагая там
кругом;
Кой-где недавний труд
заставил
Младые ветви в
знойный день
Давать насильственную
тень.
31
А где, бишь,
мой рассказ несвязный?
В Одессе пыльной, я
сказал.
Я б мог сказать: в
Одессе грязной –
И тут бы, право, не
солгал.
В году недель
пять-шесть Одесса,
По воле бурного
Зевеса,
Потоплена, запружена,
В густой грязи
погружена.
Все домы
на аршин загрязнут,
Лишь на ходулях
пешеход
По улице дерзает
вброд;
Кареты, люди тонут,
вязнут,
И в дрожках вол,
рога склоня,
Сменяет хилого коня.
32
Но уж дробит
каменья молот,
И скоро звонкой
мостовой
Покроется спасённый
город,
Как будто кованой
бронёй.
Однако в сей Одессе
влажной
Ещё есть недостаток
важный;
Чего б вы думали? –
воды.
Потребны тяжкие труды…
Что ж? это небольшое
горе,
Особенно, когда вино
Без пошлины завезено.
Но солнце южное, но
море…
Чего ж вам более,
друзья?
Благословенные края!
33
Бывало, пушка
зоревая
Лишь только грянет с
корабля,
С крутого берега
сбегая,
Уж к морю отправляюсь
я.
Потом за трубкой
раскалённой,
Волной солёной
оживлённый,
Как мусульман в своём
раю,
С восточной гущей
кофе пью.
Иду гулять. Уж
благосклонный
Открыт
Casino;
чашек звон
Там раздаётся; на
балкон
Маркёр выходит
полусонный
С метлой в руках, и
у крыльца
Уже сошлися два купца.
34
Глядишь – и
площадь запестрела.
Всё оживилось; здесь
и там
Бегут за делом и без
дела,
Однако больше по
делам.
Дитя расчёта и отваги,
Идёт купец взглянуть
на флаги,
Проведать, шлют ли
небеса
Ему знакомы паруса.
Какие новые товары
Вступили нынче в
карантин?
Пришли ли бочки
жданных вин?
И что чума? и где
пожары?
И нет ли голода,
войны
Или подобной
новизны?
35
Но мы,
ребята без печали,
Среди заботливых
купцов,
Мы только устриц
ожидали
От цареградских
берегов.
Что устрицы? Пришли!
О радость!
Летит обжорливая
младость
Глотать из раковин
морских
Затворниц жирных и
живых,
Слегка обрызнутых
лимоном.
Шум, споры – лёгкое
вино
Из погребов принесено
На стол услужливым
Отоном;
Часы летят, а грозный
счёт
Меж тем невидимо
растёт.
36
Но уж
темнеет вечер синий,
Пора нам в оперу
скорей:
Там упоительный
Россини,
Европы баловень – Орфей,
Не внемлет критике
суровой.
Он вечно тот же,
вечно новый,
Он звуки льёт – они
кипят,
Они текут, они горят
Как поцелуи молодые,
Все в неге, в
пламене любви,
Как зашипевшего Аи
Струя и брызги
золотые…
Но, господа, позволено
ль
С вином равнять
do-re-mi-sol?
37
А только ль
там очарований?
А разыскательный
лорнет?
А закулисные свиданья?
А
prima donna?
а балет?
А ложа, где, красой
блистая,
Негоциантка молодая,
Самодовольна и томна,
Толпой рабов окружена?
Она и внемлет и не
внемлет
И каватине, и мольбам,
И шутке с лестью
пополам…
А муж – в углу за
нею дремлет,
Впросонках фора
закричит,
Зевнёт и – снова
захрапит.
38
Финал гремит;
пустеет зала;
Шумя, торопится
разъезд;
Толпа на площадь
побежала
При блеске фонарей и
звезд,
Сыны Авзонии счастливой
Слегка поют мотив
игривый,
Его невольно затвердив,
А мы ревём речитатив.
Но поздно. Тихо спит
Одесса;
И бездыханна и тепла
Немая ночь. Луна
взошла,
Прозрачно-лёгкая завеса
Объемлет небо. Всё
молчит;
Лишь море Чёрное
шумит…
39
Итак, я жил
тогда в Одессе
Средь новоизбранных
друзей,
Забыв о сумрачном
повесе,
Герое повести моей.
Онегин никогда со мною
Не хвастал дружбой
почтовою,
А я, счастливый
человек,
Не переписывался ввек
Ни с кем. Каким же
изумленьем,
Судите, был я поражён,
Когда ко мне явился
он
Неприглашённым
привиденьем,
Как громко ахнули
друзья
И как обрадовался я!
40
Я не скучал тогда в
Одессе,
Весёлых мест не
пропускал,
Но мир, как
говорится, тесен:
Меня Онегин отыскал,
Хоть это было и не
сложно.
В Одессе скрыться
невозможно:
Не много тут найдётся
мест,
Где гость резвится,
спит и ест.
Я с ним в театре
повстречался:
Он, как обычно здесь,
скучал,
Дремал, отчаянно зевал
И скрыть всё это не
старался.
Сердечно я его обнял
И от себя не
отпускал.
41
Недолго вместе
мы бродили
По берегам эвксинских
вод.
Судьбы нас снова
разлучили
И нам назначили поход.
Онегин, очень
охлаждённый
И тем, что видел,
насыщённый,
Пустился к невским
берегам.
А я от милых южных
дам,
От жирных устриц
черноморских,
От оперы, от тёмных
лож
И, слава Богу, от
вельмож
Уехал в тень лесов
тригорских,
В далёкий северный
уезд;
И был печален мой
приезд.
42
Благодаря судьбы
веленья
Дорожной вольности
вдохнуть,
С Онегиным без
промедленья
Пустился я в обратный
путь.
Он спутник славный
оказался:
Его рассказ не
прерывался.
Мы ночью ехали и
днём…
Теперь я знаю всё о
нем.
Над Малороссией
волшебной
На чёрном бархате
небес
Нам открывался мир
чудес:
Хотелось одой петь
хвалебной...
Неторопливо, без
прикрас
Ведёт Онегин свой
рассказ.
43
«Начнём
ab ovo[48]:
Мой Езерский
Происходил от тех вождей,
Чей в древни веки парус дерзкий
Поработил брега морей.
Одульф, его начальник рода,
Вельми бе грозен воевода
(Гласит софийский хронограф).
При Ольге, сын его Варлаф
Принял
крещенье в Цареграде
С приданым греческой княжны.
От них два сына рождены,
Якуб и Дорофей. В засаде
Убит Якуб, а Дорофей
Родил двенадцать сыновей
44
Ондрей, Езерский по прозванью,
Родил Ивана да Илью,
Онежский схимник по призванью;
Отсель фамилию свою
Ведут Онегины. При Калке
Один из них был схвачен в свалке,
А там раздавлен как комар
Задами тяжкими татар.
За то со славой, хоть с уроном,
Другой Онегин, Елизар,
Упился кровию татар,
Между Непрядвою и Доном,
Ударя
с тыла в табор их
С дружиной суздальцев своих.
45
В века старинной нашей славы,
Как и в худые времена,
Крамол и смут во дни кровавы
Блестят с Онеги имена.
Они и в войске, и в совете,
На воеводстве, и в
ответе[49]
Служили доблестно царям.
Из них Онегин Варлаам
Гордыней славился боярской;
За спор то с тем он, то с другим,
С большим бесчестьем выводим
Бывал из-за трапезы царской,
Но снова шёл под тяжкий гнев
И умер, Сицких пересев[50].
46
Во время смуты безначальной,
Когда то лях, то
гордый швед
Одолевал наш край
печальный,
И гибла Русь от
разных бед,
Когда в Москве сидели
воры,
А с крулем вел
переговоры
Предатель умный
Салтыков,
И средь озлобленных
врагов
Посольство русское
гадало,
И за Москву стоял
один
Нижегородский мещанин,
–
В
те дни Онегины немало
Сменили мнений и
друзей
Для пользы общей (и
своей).
47
Когда от думы величавой
Приял Романов свой венец,
Как под отеческой державой
Русь отдохнула наконец,
А наши вороги смирились:
Тогда Онегины явились
В великой силе при дворе,
При императоре Петре...
Но извини, друг: статься может,
Тебе я сильно досадил;
Ваш ум дух века просветил,
Вас спесь дворянская не гложет,
И нужды нет вам никакой
До своей книги родовой.
48
Кто б ни был ваш родоначальник,
Мстислав, князь Курбский иль Ермак,
Или Митюшка целовальник,
Вам всё равно. Конечно, так:
Вы презираете отцами,
Их славой, честию, правами
Великодушно и умно;
Вы отреклись от них давно,
Прямого просвещенья ради,
Гордясь (как общей пользы друг)
Красою собственных заслуг,
Звездой двоюродного дяди,
Иль приглашением на бал
Туда, где дед ваш не бывал.
49
Я
сам – хоть
в книжках и словесно
Над нами недруги
трунят –
Я мещанин, тебе известно,
И в этом смысле демократ;
Но каюсь: новый Ходаковский[51],
Люблю от бабушки московской
Я толки слушать о родне,
О толстобрюхой старине.
Мне жаль, что нашей славы звуки
Уже нам чужды; что спроста
Из бар мы лезем в
tiers-etat[52],
Что нам не впрок пошли науки,
И что спасибо нам за то
Не скажет, кажется, никто.
50
Мне жаль, что тех родов боярских
Бледнеет блеск и никнет дух;
Мне жаль, что нет князей Пожарских,
Что о других пропал и слух,
Что их поносит и Фиглярин,
Что русский ветреный боярин
Считает грамоты царей
За пыльный сбор календарей,
Что в нашем тереме забытом
Растёт пустынная трава,
Что геральдического льва
Демократическим копытом
Теперь лягает и осёл:
Дух века вот куда
зашёл!»
51
Так мы
скакали, слава Богу,
Как в вёдро, так и под дождём...
Все хают русскую дорогу,
А мы не
будем –
подождём.
То солнце в спину нам светило,
То полуночное светило.
Онегин тихо говорил,
Его рассказ ко сну клонил...
То песню вдруг ямщик затянет
Про степь, про ночь и про луну,
Про свою верную жену;
Что ждёт
его –
добром
помянет...
Но
расставанья час настал…
Онегин дале поскакал.
52
О, где б судьба ни назначала
Мне безыменный уголок,
Где б ни был я,
куда б ни мчала
Она смиренный мой
челнок,
Где поздний мир мне
б ни сулила,
Где б ни ждала меня
могила,
Везде, везде в душе
моей
Благословлю моих
друзей.
Нет, нет! нигде не
позабуду
Их милых, ласковых
речей;
Вдали, один, среди
людей
Воображать я вечно
буду
Вас, тени прибережных
ив,
Вас, мир и сон
тригорских нив.
53
И берег
Сороти отлогий,
И полосатые холмы,
И в роще скрытые
дороги,
И дом, где пировали
мы –
Приют, сияньем муз
одетый,
Младым Языковым
воспетый,
Когда из капища наук
Являлся он в наш
сельский круг
И нимфу Сороти
прославил,
И огласил поля кругом
Очаровательным стихом;
Но там и я свой
след оставил,
И, ветру в дар, на
тёмну ель
Повесил звонкую
свирель.
53 – 33
