ВОЛЧИЦА
Уж
двадцать лет, как
Демушка[1]
Дерновым одеялечком
Прикрыт, – все жаль
сердечного!
Молюсь о нем,
в
рот яблока
До Спаса не беру.
Не скоро я оправилась.
Ни с кем не
говорила я,
А старика Савелия
Я видеть не могла.
Работать не работала.
Надумал свекор-батюшка
Вожжами поучить,
Так я ему ответила:
«Убей!» Я в ноги
кланялась:
«Убей! один конец!»
Повесил вожжи батюшка.
На Деминой могилочке
Я день и ночь
жила.
Платочком обметала я
Могилку, чтобы травушкой
Скорее поросла.
Молилась за покойничка,
Тужила по родителям:
Забыли дочь свою!
Собак моих боитеся?
Семьи моей стыдитеся?
«Ах, нет, родная, нет!
Собак твоих не боязно,
Семьи твоей не
совестно,
А ехать столько верст,
Свои беды
рассказывать,
Твои беды выспрашивать –
Жаль бурушку гонять!
Давно бы мы приехали,
Да ту мы думу
думали:
Приедем – ты расплачешься,
Уедем – заревешь!»
Пришла зима: кручиною
Я с мужем поделилася,
В Савельевой пристроечке
Тужили мы вдвоем. –
«Что ж, умер, что
ли, дедушка?»
– Нет. Он в своей
каморочке
Шесть дней лежал
безвыходно.
Потом ушел в леса.
Так пел, так плакал
дедушка,
Что лес стонал! А
осенью
Ушел на покаяние
В Песочный монастырь.
У батюшки, у матушки
С Филиппом побывала я.
За дело принялась.
Три года, так считаю
я,
Неделя за неделею.
Одним порядком шли.
Что год, то дети:
некогда
Ни думать, ни
печалиться,
Дай бог с работой
справиться
Да лоб перекрестить.
Поешь – когда останется
От старших да от
деточек,
Уснешь – когда больна...
А на четвертый новое
Подкралось горе лютое –
К кому оно привяжется,
До смерти не избыть!
Впереди летит – ясным
соколом,
Позади летит – черным
вороном,
Впереди летит – не укатится,
Позади летит – не
останется...
Лишилась я родителей...[2]
Слыхали ночи темные,
Слыхали ветры буйные
Сиротскую печаль,
А вам нет нужды
сказывать...
На Демину могилочку
Поплакать я пошла.
Гляжу: могилка прибрана,
На деревянном крестике
Складная золоченая
Икона. Перед ней
Я старца распростертого
Увидела. «Савельюшка!
Откуда ты взялся?»
– Пришел я из
Песочного...
Молюсь за Дему
бедного,
За все страдное
русское
Крестьянство я молюсь!
Еще молюсь (не образу
Теперь Савелий кланялся),
Чтоб сердце гневной
матери
Смягчил господь... Прости! –
«Давно простила, дедушка!»
Вздохнул Савелий... – Внученька!
А внученька! – «Что,
дедушка?»
– По-прежнему взгляни! –
Взглянула я по-прежнему.
Савельюшка засматривал
Мне в очи; спину
старую
Пытался разогнуть.
Совсем стал белый
дедушка.
Я обняла старинушку,
И долго у креста
Сидели мы и плакали.
Я деду горе новое
Поведала свое...
Недолго прожил дедушка.
По осени у старого
Какая-то глубокая
На шее рана сделалась,
Он трудно умирал.
Сто дней не ел;
хирел да сох,
Сам над собой
подтрунивал:
– Не правда ли,
Матренушка,
На комара корёжского
Костлявый я похож? –
То добрый был,
сговорчивый,
То злился, привередничал,
Пугал нас: – Не паши,
Не сей, крестьянин!
Сгорбившись
За пряжей, за
полотнами,
Крестьянка, не сиди!
Как вы ни бейтесь,
глупые.
Что на роду написано,
Того не миновать!
Мужчинам три дороженьки:
Кабак, острог да
каторга.
А бабам на Руси
Три петли: шелку
белого,
Вторая – шелку красного,
А третья – шелку черного,
Любую выбирай!..
В любую полезай... –
Так засмеялся дедушка,
Что все в каморке
вздрогнули, –
И к ночи умер
он.
Как приказал – исполнили:
Зарыли рядом с Демою...
Он жил сто семь
годов[3].
Четыре года тихие,
Как близнецы похожие.
Прошли потом...[4] Всему
Я покорилась: первая
С постели Тимофеевна.
Последняя – в постель[5];
За всех, про всех
работаю, –
С свекрови, с свекра
пьяного,
С золовушки бракованной
Снимаю сапоги...
Лишь деточек не
трогайте!
За них горой стояла
я...
Случилось, молодцы,
Зашла к нам
богомолочка;
Сладкоречивой странницы
Заслушивались мы;
Спасаться, жить по-божески
Учила нас угодница,
По праздникам к
заутрени
Будила... а потом
Потребовала странница,
Чтоб грудью не кормили
мы
Детей по постным дням.
Село переполошилось!
Голодные младенчики
По середам, по
пятницам
Кричат! Иная мать
Сама над сыном
плачущим
Слезами заливается:
И бога-то ей боязно,
И дитятка-то жаль!
Я только не
послушалась,
Судила я по-своему:
Коли терпеть, так
матери,
Я перед богом
грешница,
А не дитя мое!
Да, видно, бог
прогневался.
Как восемь лет
исполнилось
Сыночку моему,
В подпаски свекор сдал
его.
Однажды жду Федотушку –
Скотина уж пригналася, –
На улицу иду.
Там видимо-невидимо
Народу! Я прислушалась
И бросилась в толпу.
Гляжу, Федота бледного
Силантий держит за
ухо.
«Что держишь ты его?»
– Посечь хотим маненичко:
Овечками прикармливать
Надумал он волков! –
Я вырвала Федотушку,
Да с ног
Силантья-старосту
И сбила невзначай.
Случилось дело дивное:
Пастух ушел; Федотушка
При стаде был один.
«Сижу я, – так рассказывал
Сынок мой, – на пригорочке,
Откуда ни возьмись
Волчица преогромная
И хвать овечку
Марьину!
Пустился я за ней,
Кричу, кнутищем хлопаю,
Свищу, Валетку уськаю...
Я бегать молодец,
Да где бы окаянную
Нагнать, кабы не
щенная:
У ней сосцы
волочились,
Кровавым следом, матушка.
За нею я гнался!
Пошла потише серая,
Идет, идет – оглянется,
А я как припущу!
И села... Я кнутом
ее:
„Отдай овцу, проклятая!“
Не отдает, сидит...
Я не сробел: „Так
вырву же.
Хоть умереть!..“ И
бросился.
И вырвал... Ничего –
Не укусила серая!
Сама едва живехонька.
Зубами только щелкает
Да дышит тяжело.
Под ней река кровавая,
Сосцы травой изрезаны,
Все ребра на счету.
Глядит, поднявши голову,
Мне в очи... и
завыла вдруг!
Завыла, как заплакала.
Пощупал я овцу:
Овца была уж
мертвая...
Волчица так ли жалобно
Глядела, выла... Матушка!
Я бросил ей овцу!..»
Так вот что с
парнем сталося.
Пришел в село да,
глупенький,
Все сам и рассказал,
За то и сечь
надумали.
Да благо подоспела
я...
Силантий осерчал,
Кричит: «Чего толкаешься?
Самой под розги
хочется?»
А Марья, та свое:
«Дай, пусть проучат
глупого!»
И рвет из рук
Федотушку,
Федот как лист дрожит.
Трубят рога охотничьи,
Помещик возвращается
С охоты. Я к
нему:
«Не выдай! Будь
заступником!»
– В чем дело? – Кликнул
старосту
И мигом порешил:
– Подпаска малолетнего
По младости, по
глупости
Простить... а бабу
дерзкую
Примерно наказать! –
«Ай, барин!» Я
подпрыгнула:
«Освободил Федотушку!
Иди домой, Федот!»
– Исполним повеленное! –
Сказал мирянам староста. –
Эй! погоди плясать! –
Соседка тут подсунулась:
«А ты бы в ноги
старосте...»
«Иди домой, Федот!»
Я мальчика погладила:
«Смотри, коли оглянешься.
Я осержусь... Иди!»
Из песни слово
выкинуть,
Так песня вся
нарушится
Легла я, молодцы...
В Федотову каморочку,
Как кошка, я
прокралася:
Спит мальчик, бредит,
мечется;
Одна ручонка свесилась,
Другая на глазу
Лежит, в кулак
зажатая:
«Ты плакал, что ли,
бедненький?
Спи. Ничего. Я тут!»
Тужила я по Демушке,
Как им была беременна,
–
Слабенек родился,
Однако вышел умница:
На фабрике Алферова
Трубу такую вывели
С родителем, что
страсть!
Всю ночь над ним
сидела я,
Я пастушка любезного
До солнца подняла,
Сама обула в лапотки,
Перекрестила; шапочку,
Рожок и кнут дала.
Проснулась вся семеюшка,
Да я не показалась
ей,
На пожню не пошла.
Я пошла на речку
быструю,
Избрала я место тихое
У ракитова куста.
Села я на серый
камушек,
Подперла рукой головушку,
Зарыдала, сирота!
Громко я звала
родителя:
Ты приди, заступник
батюшка!
Посмотри на дочь
любимую...
Понапрасну я звала.
Нет великой оборонушки!
Рано гостья бесподсудная.
Бесплемянная, безродная,
Смерть родного унесла!
Громко кликала я
матушку.
Отзывались ветры буйные,
Откликались горы дальние,
А родная не пришла!
День денна моя
печальница,
В ночь – ночная богомолица!
Никогда тебя, желанная,
Не увижу я теперь!
Ты ушла в
бесповоротную,
Незнакомую дороженьку,
Куда ветер не
доносится,
Не дорыскивает зверь...
Нет великой оборонушки!
Кабы знали вы да
ведали,
На кого вы дочь
покинули,
Что без вас я
выношу?
Ночь – слезами обливаюся,
День – как травка
пристилаюся...
Я потупленную голову,
Сердце гневное ношу!..
