ДЁМУШКА
Зажгло грозою дерево,
А было соловьиное
На дереве гнездо.
Горит и стонет дерево,
Горят и стонут
птенчики:
«Ой, матушка! где ты?
А ты бы нас
похолила,
Пока не оперились мы:
Как крылья отрастим,
В долины, в рощи
тихие
Мы сами улетим!»
Дотла сгорело дерево,
Дотла сгорели птенчики,
Тут прилетела мать.
Ни дерева, ни
гнездышка...
Ни птенчиков!..
Поет-зовет...
Поет, рыдает, кружится,
Так быстро, быстро
кружится,
Что крылышки свистят!..
Настала ночь, весь мир
затих,
Одна рыдала пташечка,
Да мертвых не
докликалась
До белого утра!..
Носила я Демидушку
По поженкам... лелеяла...
Да взъелася свекровь,
Как зыкнула, как
рыкнула:
«Оставь дитё у
дедушки,
Не много с ним
нажнешь!»
Запугана, заругана,
Перечить не посмела я,
Оставила дитя.
Такая рожь богатая
В тот год у нас
родилася
Мы землю не ленясь
Удобрили, ухолили, –
Трудненько было пахарю,
Да весело жнее!
Снопами нагружала я
Телегу со стропилами
И пела, молодцы,
(Телега нагружается
Всегда с веселой
песнею,
А сани с горькой
думою:
Телега хлеб домой
везет,
А сани – на базар!)
Вдруг стоны я
услышала:
Ползком ползет Савелий-дед,
Бледнешенек как смерть:
«Прости, прости, Матренушка!
–
И повалился в
ноженьки. –
Мой грех – недоглядел!..»
Ой, ласточка! ой,
глупая!
Не вей гнезда под
берегом,
Под берегом крутым!
Что день – то прибавляется
Вода в реке: зальет
она
Детенышей твоих.
Ой, бедная молодушка!
Сноха в дому
последняя,
Последняя раба!
Стерпи грозу великую,
Прими побои лишние,
А с глазу неразумного
Младенца не спускай!..
Заснул старик на
солнышке,
Скормил свиньям Демидушку
Придурковатый дед!..
Я клубышком каталася,
Я червышком свивалася,
Звала, будила Демушку –
Да поздно было
звать!..
Чу! конь стучит
копытами,
Чу, сбруя золоченая
Звенит... еще беда!
Ребята испугалися,
По избам разбежалися,
У окон заметалися
Старухи, старики.
Бежит деревней староста,
Стучит в окошки
палочкой[1].
Бежит в поля, луга.
Собрал народ: идут –
кряхтят!
Беда! Господь прогневался,
Наслал гостей непрошеных,
Неправедных судей[2]!
Знать, деньги издержалися,
Сапожки притопталися,
Знать, голод разобрал!..
Молитвы Иисусовой
Не сотворив, уселися
У земского стола,
Налой и крест
поставили,
Привел наш поп отец
Иван,
К присяге понятых.
Допрашивали дедушку,
Потом за мной
десятника
Прислали. Становой
По горнице похаживал,
Как зверь в лесу
порыкивал...
«Эй! женка! состояла
ты
С крестьянином Савелием
В сожительстве? Винись!»
Я шепотком ответила:
– Обидно, барин, шутите!
Жена я мужу честная,
А старику Савелию
Сто лет... Чай знаешь
сам? –
Как в стойле конь
откормленный.
Затопал; о кленовый
стол
Ударил кулаком:
«Молчать! Не по
согласью ли
С крестьянином Савелием
Убила ты дитя?..»
Владычица! что вздумали!
Чуть мироеда этого
Не назвала я
нехристем,
Вся закипела я...
Да лекаря увидела:
Ножи, ланцеты, ножницы
Натачивал он тут.
Вздрогнула я, одумалась,
– Нет, – говорю, – я Демушку
Любила, берегла... –
«А зельем не поила
ты?
А мышьяку не сыпала?»
– Нет! сохрани господь!.. –
И тут я покорилася,
Я в ноги поклонилася:
– Будь жалостлив, будь добр!
Вели без поругания
Честному погребению
Ребеночка предать!
Я мать ему!.. – Упросишь
ли?
В груди у них
нет душеньки,
В глазах у них
нет совести.
На шее – нет креста!
Из тонкой из пеленочки
Повыкатали Демушку
И стали тело белое
Терзать и пластовать.
Тут свету я
невзвидела, –
Металась и кричала я:
– Злодеи! палачи!..
Падите мои слезоньки
Не на землю, не
на воду,
Не на господень храм!
Падите прямо на
сердце
Злодею моему!
Ты дай же, боже
господи!
Чтоб тлен пришел на
платьице,
Безумье на головушку
Злодея моего!
Жену ему неумную
Пошли, детей-юродивых!
Прими, услыши, господи,
Молитвы, слезы матери,
Злодея накажи!.. –
«Никак, она помешана? –
Сказал начальник сотскому. –
Что ж ты не
упредил?
Эй! не дури! связать
велю!..»
Присела я на лавочку.
Ослабла, вся дрожу.
Дрожу, гляжу на
лекаря:
Рукавчики засучены,
Грудь фартуком завешана,
В одной руке – широкий
нож.
В другой ручник – и
кровь на нем,
А на носу очки!
Так тихо стало в
горнице...
Начальничек помалчивал,
Поскрипывал пером,
Поп трубочкой попыхивал,
Не шелохнувшись, хмурые
Стояли мужики.
– Ножом в сердцах
читаете, –
Сказал священник лекарю,
Когда злодей у Демушки
Сердечко распластал.
Тут я опять рванулася...
«Ну, так и есть –
помешана!
Связать ее!» – десятнику
Начальник закричал.
Стал понятых опрашивать:
«В крестьянке Тимофеевой
И прежде помешательство
Вы примечали?» – Нет! –
Спросили свекра, деверя,
Свекровушку, золовушку:
– Не примечали, нет! –
Спросили деда старого:
– Не примечал! ровна
была...
Одно: к начальству
кликнули,
Пошла... а ни
целковика,
Ни новины, пропащая,
С собой и не
взяла! –
Заплакал навзрыд дедушка.
Начальничек нахмурился,
Ни слова не сказал.
И тут я спохватилася!
Прогневался бог: разуму
Лишил! была готовая
В коробке
новина!
Да поздно было
каяться.
В моих глазах по
косточкам
Изрезал лекарь Демушку,
Цыновочкой прикрыл.
Я словно деревянная
Вдруг стала: загляделась
я,
Как лекарь руки мыл,
Как водку пил.
Священнику
Сказал: «Прошу покорнейше!»
А поп ему: – Что
просите?
Без прутика, без
кнутика
Все ходим, люди
грешные,
На этот водопой! –
Крестьяне настоялися,
Крестьяне надрожалися.
(Откуда только бралися
У коршуна налетного
Корыстные дела?)
Без церкви намолилися,
Без образа накланялись!
Как вихорь налетал –
Рвал бороды начальничек,
Как лютый зверь
наскакивал –
Ломал перстни злаченые...
Потом он кушать стал.
Пил-ел, с попом
беседовал.
Я слышала, как шепотом
Поп плакался ему:
– У нас народ – всё
голь да пьянь,
За свадебку, за
исповедь
Должают по годам.
Несут гроши последние
В кабак! А
благочинному
Одни грехи тащат[3]! –
Потом я песни слышала,
Всё голоса знакомые,
Девичьи голоса:
Наташа, Глаша, Дарьюшка...
Чу! пляска! чу!
гармония!..
И вдруг затихло все...
Заснула, видно, что
ли, я?..
Легко вдруг стало:
чудилось,
Что кто-то наклоняется
И шепчет надо мной:
«Усни, многокручинная!
Усни, многострадальная!»
И крестит... С рук
скатилися
Веревки... Я не
помнила
Потом уж ничего...
Очнулась я. Темно
кругом,
Гляжу в окно – глухая
ночь!
Да где же я? да
что со мной?
Не помню, хоть убей!
Я выбралась на улицу –
Пуста. На небо глянула
–
Ни месяца, ни звезд.
Сплошная туча черная
Висела над деревнею.
Темны дома крестьянские,
Одна пристройка дедова
Сияла, как чертог.
Вошла – и всё я
вспомнила:
Свечами воску ярого
Обставлен, среди горенки
Дубовый стол стоял,
На нем гробочек
крохотный
Прикрыт камчатной скатертью,
Икона в головах...
«Ой, плотнички-работнички!
Какой вы дом построили
Сыночку моему?
Окошки не прорублены,
Стеколышки не вставлены,
Ни печи, ни скамьи!
Пуховой нет перинушки...
Ой, жестко будет
Дёмушке.
Ой, страшно будет
спать!..»
«Уйди!..» – вдруг закричала
я,
Увидела я дедушку:
В очках, с раскрытой
книгою
Стоял он перед
гробиком,
Над Демою читал.
Я старика столетнего
Звала клейменым, каторжным.
Гневна, грозна, кричала
я:
«Уйди! убил ты Демушку!
Будь проклят ты...
уйди!..»
Старик ни с места.
Крестится.
Читает... Уходилась я,
Тут дедко
подошел.
– Зимой тебе, Матренушка,
Я жизнь свою
рассказывал.
Да рассказал не все:
Леса у нас угрюмые,
Озера нелюдимые,
Народ у нас дикарь.
Суровы наши промыслы:
Дави тетерю петлею,
Медведя режь рогатиной,
Сплошаешь – сам пропал!
А господин Шалашников
С своей воинской
силою?
А немец-душегуб?
Потом острог да
каторга...
Окаменел я, внученька,
Лютее зверя был.
Сто лет зима
бессменная
Стояла. Растопил ее
Твой Дема-богатырь!
Однажды я качал его,
Вдруг улыбнулся Дёмушка...
И я ему в ответ!
Со мною чудо сталося:
Третьеводни прицелился
Я в белку: на
суку
Качалась белка... лапочкой,
Как кошка, умывалася...
Не выпалил: живи!
Брожу по рощам, по
лугу,
Любуюсь каждым цветиком.
Иду домой, опять
Смеюсь, играю с
Дёмушкой...
Бог видит, как я
милого
Младенца полюбил!
И я же, по
грехам моим,
Сгубил дитя невинное...
Кори, казни меня!
А с богом спорить
нечего,
Стань! помолись за
Демушку!
Бог знает, что творит:
Сладка ли жизнь
крестьянина? –
И долго, долго дедушка
О горькой доле пахаря
С тоскою говорил...
Случись купцы московские,
Вельможи государевы,
Сам царь случись: не
надо бы
Ладнее говорить!
– Теперь в раю твой
Демушка,
Легко ему, светло
ему... –
Заплакал старый дед.
«Я не ропщу, – сказала
я, –
Что бог прибрал
младенчика,
А больно то, зачем
они
Ругалися над ним?
Зачем, как черны
вороны,
На части тело белое
Терзали?.. Неужли
Ни бог, ни царь
не вступится?..»
– Высоко бог, далеко
царь... –
«Нужды нет: я дойду!»
– Ах! что ты? что
ты, внученька?..
Терпи, многокручинная!
Терпи, многострадальная!
Нам правды не
найти. –
«Да почему же,
дедушка?»
– Ты – крепостная женщина! –
Савельюшка сказал.
Я долго, горько
думала...
Гром грянул, окна
дрогнули,
И я вздрогнула... К
гробику
Подвел меня старик:
– Молись, чтоб к лику
ангелов
Господь причислил Демушку! –
И дал мне в руки
дедушка
Горящую свечу.
Всю ночь до свету
белого
Молилась я, а дедушка
Протяжным, ровным голосом
Над Дёмою читал...
